Есть время разбрасывать камни, и время собирать камни, и сейчас, спустя сто лет после событий 1917 года, наконец, пришло время осмыслить их. Удивительно, но в год столетия Октября отечественная историческая наука это событие просто проигнорировала: ни конференций, ни монографий, ни дискуссий.
Лечить коллективную психотравму опять пришлось искусству. Только за этот год нам было предъявлено множество произведений, посвященных этому событию. Среди них были откровенно коммерческие («Матильда»), неожиданные, например, «Троцкий», заставляющие задуматься, такие, как получивший «Большую книгу» роман Льва Данилкина «Ленин: пантократор солнечных пылинок» или состоящий из шести концертов абонемент Санкт-Петербургской филармонии «Музыка революции: два цвета времени».
И новая программа Олега Погудина «Дорогой длинною. Трагический тенор эпохи», представленная 22 декабря в Государственном Кремлевском Дворце,  стала и логичным завершением этого года и новой знаковой работой артиста.


(Фотография - Влад Стров)

Её название многозначно, ведь «Дорогой длинною» это не только название одного из самых популярных ( и,  естественно,  запрещенных в тридцатые годы в СССР) романсов, но и книга Вертинского, а «трагический тенор эпохи» - слова, сказанные Анной Ахматовой об Александре Блоке.
Над триптихом, в который входят эти строки, Ахматова работала шестнадцать лет, с 1944 по 1960: откладывала, потом снова возвращалась, потом опять откладывала. Так что слова эти были для нее не случайными, а глубоко осознанными и выстраданными.
И ветер с залива. А там, между строк,
Минуя и ахи и охи,
Тебе улыбнется презрительно Блок —
Трагический тенор эпохи.
В этом концерте Блок тоже появится между строк: и пейзажами Санкт-Петербурга в оформлении сцены и поэтическими аллюзиями в собственной песне Олега Погудина, в завершающем концерт романсе на музыку Юрия Борисова. Появится в нем и еще одна тень, тень Николая Гумилева.
Но перед тем, как начать описывать концерт, хочется сказать несколько слов.
Сейчас, в 2017 мы уже начинаем забывать о том, сколь нелегкой была и судьба русского романса и его создателей.
Нам приятно и психологически комфортно писать в уютных бложиках и постиках о том, что элегантные романсы были изящно исполнены ( ну а изящные, соответственно, элегантно) , а ведь практически за каждым текстом, за каждой мелодией стоят не только легкость, изящество, просьба о любви и надежда на нее, но и судьбы ее создателей.
В 1929 году на Всероссийской музыкальной конференции романс был запрещен.
Борис Фомин умер от туберкулеза после тюремного заключения.
Константин Подревский сошел с ума.
Борис Прозоровский был расстрелян.
Вадим Козин отбыл несколько сроков.
Елизавета Белогорская покончила с собой.
Петр Лешенко умер в тюрьме.
Марк Марьяновский погиб в Освенциме.
Борис Даев погиб в Сопротивлении.
Раиса Блох погибла в Освенциме.
Евгений Бодо умер в лагере в Котласе.
Хотелось бы всех поименно назвать, но перечисление займет не одну страницу, и концерт Погудина это еще и дань памяти всем создателям этого прекрасного жанра, всем творцам, бродягам и артистам, которым выпал на долю век-волкодав.
Концерт открыла ария Надира из оперы Бизе "Искатели жемчуга", заставившая вспомнить о том, что для многих писателей и поэтов начала прошлого века опера была символом стабильности, нормы, культуры. Опера и кремовые занавески - вот она - пристань для героев литературы начала ХХ века.
Вместе с музыкой Бизе на сцене произошло чудо, подобное описанному в "Театральном романе", когда плоская книжная страница превращалась в коробку сцены, картинка обретала голос, зазвучал рояль и герои оживали.
В этот раз перед зрителями ожили герои  романсов Вертинского: “В синем и далеком океане”, за ним "За кулисами", "Попугай Флобер"...
Публика погрузилась в атмосферу декадентского Петербурга, но долго пребывать ей в этом состоянии ей не дали.
Зал взорвали "Бубенцы".
Этот романс нередко представляют как старинный, хотя он был написан для истории не так давно, когда сами бубенцы уже стали анахронизмом.
Имажинист Александр Кусиков отправил в путь свою тройку, воспевая "разорванный в куски" воздух революции.
Ну а об исполнении романса певцом, кажется,  написал друг Кусикова и Есенина Анатолий Мариенгоф:
Удаль? — Удаль. — Да еще забубенная,
Да еще соколиная, а не воронья!
Бубенцы, колокольчики, бубенчите ж, червонные!
Эй вы, дьяволы!.. Кони! Кони!...
А потом "Комарик", украинская песня, записанная Петром Лещенко на пластинку в середине тридцатых.
Это уже стихия, злая ирония, веселое отчаянье и другая, крестьянская, махновская Россия.
И уже ждешь, что дальше прозвучат есенинские слова:
 "Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека." ...
И звучит "Каторжная" ( "В том краю, где желтая крапива...")
Та самая "Каторжная", в которой Есенин еще литературный ученик Блока ( но уже, за десять лет до гибели описывается веревка на шее) и музыку к которой Вертинский написал в 1940 году, мучительно размышляя о возвращении на родину.
Первое отделение завершилось песней Погудина "Из петербургской гавани", реквиемом тому городу, про который Георгием Адамовичем было сказано:
Что там было? Ширь закатов блеклых,
Золоченых шпилей легкий взлет,
Ледяные розаны на стеклах,
Лед на улицах и в душах лед.

Разговоры будто бы в могилах,
Тишина, которой не смутить...
Десять лет прошло, и мы не в силах
Этого ни вспомнить, ни забыть.

Тысяча пройдет, не повторится,
Не вернется это никогда.
На земле была одна столица,
Все другое - просто города.

Второе отделение вновь открылось Вертинским, его "Прощальным ужином" с образом бродяги и артиста.
Затем последовали "Чужие города", "В степи молдаванской" и прекрасные "Осень", "Черные глаза", чудесная "Девонька" из репертуара Вадима Козина и Петра Лещенко.
И опять возвращение к Вертинскому - ироничный и трагичный "Желтый ангел".
А потом - "Элегия" Массне. Воспоминание о том, что уже не вернется, мостик к арии Надира из первого действия...
Я уловил из окон свежесть мая,
Глядел во тьму с тревогой прежних лет...
И призрак твой и тишина немая
Сливались в грустный, бледный полусвет.
( Иван Бунин)
И ошеломляющий финал: "То, что я должен сказать" с потрясенным молчанием нескольких тысяч человек, "Матросы" с промелькнувшей в зале тенью Гумилёва,  и блоковская "Россия" о том, что невозможное возможно.
А затем три биса в окружении восторженной публики: "Дорогой длинною", "Камнем грусть висит на мне" и "Танго Магнолия", завершившееся торжествующим и светлым, безо всякой иронии "Вы! Любите!Меня!"

(Фото- Влад Стров)
Цельное, выверенное по форме, внятное художественно и граждански ( что очень трудно сделать одновременно) высказывание, заставляющее говорить о Погудине не только как о певце, но и о непревзойденном интерпретаторе наследия Серебряного века и режиссере. При всем понимании технических сложностей показа этой программы ( видеопроекции, присутствие камерного ансамбля и пианиста одновременно) очень хотелось бы, чтобы она была доступна как можно большему числу людей ( но ни в коем случае не в виде любительских видеозаписей, которые профанируют труд певца и музыкантов).
P.S. Олег Погудин нередко заканчивает свои концерты "Матросами" Вертинского с их словами:"Я больше не буду поэтом, я в море хочу уплыть".
Олег Евгеньевич, оставайтесь поэтом!