В конце девятнадцатого – начале двадцатого века в певцы и актеры хотели все. Островский и Куприн (а потом и Чехов) пугали поездками в Елец в третьем классе, но народ было не остановить.
Да и прославленные исполнители считали своим долгом открывать таланты и помогать им.
Михаил Медведев, о котором мы говорили в прошлый раз, например, не только преподавал в консерватории, но и считал своим долгом поддерживать «недостаточные» таланты.
Во время работы в Саратовской консерватории ему рассказали о поющей на паперти ученице мебельной фабрики по имени Лидка-сирота. В скором времени Лидия Русланова стала учиться в саратовской консерватории.
Познакомившись с Медведевым, она рассказала ему, что в самых бедных саратовских районах поет Катька-шарманщица, которую надо обязательно послушать.
Катьку на самом деле звали Фатьмой, родилась она в Урмии, была падчерицей перса-шарманщика, который добрался до Саратова.
В 1916 году Фатьма Мухтарова дебютировала в опере Зимина в партии «Кармен» и стала впоследствии известной оперной певицей, певшей с Шаляпиным, Сабининым, Козловским.
Образование ломало все сословные границы и разрушало все предрассудки. Оказалось, что носить платье с треном, лорнировать собеседника и эффектно выходить на сцену в гусарском мундире можно научиться – был бы талант.
И в 1900 году на сцене Мариинского театра появился Герман, бывший в молодости одесским грузчиком.
Его биография вот тут.
Александр Давыдов считается критиками одним из лучших исполнителей этой партии.
И удивительно при этом то, что он работал над ней в то время, когда весь Санкт – Петербург находился под обаянием Германа фигнеровского, но сделал своего Германа совершенно другим.
Влиятельный критик того времени Э.Старк, писавший под псевдонимом Зигфрид, оценивал его исполнение так: «Герман у Давыдова был значительнее, нежели у Фигнера. Он, во-первых, был проще, без того налета мелодраматизма, которого не чуждо было исполнение Фигнера. Во-вторых, углубляясь в музыку, он шел дальше в смысле раскрытия образа через более тонкие… оттенки музыкальной речи». «Его прекрасный тембр как нельзя лучше подходил для передачи всех тех мест партии, которые, как сцена в спальне Лизы, проникнуты очаровательным подкупающим лиризмом, составляющим своеобразную особенность гения Чайковского». «…Надо уметь произносить музыкальную фразу, не просто только красиво пропевать, но именно произносить…» – Давыдов владел этим «искусством музыкальной фразы», обладал «музыкальностью остро развитой». В Сцене в казарме легко было впасть в дешевый мелодраматизм, «Давыдов же проводил ее очень выдержанно, не переигрывая, создавая и в тоне, и в пластике ясный образ того противоречивого мучительного состояния высшего нервного напряжения, в каком находится Герман».
А вот воспоминания С.Левика: «…юношеским, может быть, даже мальчишеским бахвальством казался грозный по интонации, но в его [Давыдова] устах не страшный окрик: «Старая ведьма, так я же заставлю тебя отвечать!». Н. Н. Фигнер, например, придавал этой фразе большой накал, и она у него звучала оперно-злодейски. Но не в натуре Германа-Давыдова бранить и пугать старую женщину. Даже пистолет его не казался смертельным оружием. В словах «Она мертва… а тайны не узнал я!» – звучали слезы. Не слезы трагедийного отчаяния, а слезы глубокой сердечной обиды. Обиды, от которой можно было действительно потерять рассудок…».
Да, Александр Михайлович был добрейшим человеком и пугать старушек ему было трудно.
При этом в отличие от Фигнера его Герман не сходил с ума по ходу оперы. Безумие уже жило в нем и ему по словам самого исполнителя «не было понятно слово «любовь».
Критика такого Германа приняла, а публика полюбила и на мариинской сцене появились две очень разные трактовки «Пиковой дамы» …
Продолжение будет.