Двух столетий позвонки
09.10.2018 23:43
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки, - написал Осип Мандельштам в 1922 году на излете Серебряного века, через год после того, как умер Блок и был расстрелян Гумилев. Написал, пытаясь ответить на вопросы, которые, наверное, задавал каждый, кто оказался в те годы брошен в соблазны кровавой эпохи и мучительно пытался понять все происходящее с ним и со страной.
И сейчас, так же, как почти сто лет назад, вся тяжесть осмысления нашей истории и наших проблем ложится не на философов-политиков-экономистов. Они - далеко от простого человека. Ответов на вопросы ( часто мучительные) мы ждем от людей искусства, от артистов и музыкантов, то есть от тех, кого мы не стесняемся учить, что им надевать и даже какие жесты делать, но к кому бежим за ответами, слезами и утешением, когда понимаем, что без искусства нам не справиться. И они отвечают по мере сил. И платят по нашим счетам.Часто своей кровью.
Программа Олега Погудина "Трагический тенор эпохи" именно об этом. О судьбах и творчестве Александра Вертинского, Петра Лещенко, Юрия Морфесси и других.
Когда-то Немирович-Данченко написал, что театр начинается тогда, когда выходят два актера и расстилают коврик. Погудину даже коврик не нужен. Он много лет творит свой театр без декораций, без дорогостоящих сценических ухищрений, без костюмов.
Как у Аксенова: я разобью театрик без рампы и кулис...
Я вспомнил Аксенова не просто так. В театре Олега Погудина очень много от эстетики театра шестидесятых, от оттепельных опытов Любимова и Гротовского, в которых все внимание сосредотачивается на актере.При этом есть и одно крайне существенное отличие. Если Любимов в своих опытах идет от слова, то Погудин - и от музыки и от слова одновременно. Он - музыкант, и музыка на равных со словом составляет канву его концертов-спектаклей.
При этом Погудин не копирует песни и романсы прошлого. Так, например, Александр Вертинский, исполнявший свои произведения под рояль, звучит у него не только в прекрасном сопровождении Олега Вайнштейна, но и в аранжировках для ансамбля, сделанных его коллегами, становясь более ярким, театральным и совсем не камерным.
А соседство его "печальных песенок" с музыкой Рахманинова придает им новую глубину.
Для того, чтобы представить принципы театра Погудина, посмотрим на два фрагмента концерта.
Итак, перед зрителями больше чем просто поется - играется "Бразильский крейсер" в такой "лихой" приджазованной ироничной и злой аранжировке, что не знаешь, то ли смеяться то ли плакать, то ли поумничать и вспомнить, как Рахманинов пародировал джаз в "Рапсодии на тему Паганини". Но все музыкальные изыски заканчиваются за две фразы до конце песни. "Вы к нему прижметесь в сладкой дрожи, полюбив его еще дороже" произносится горько-растерянно. Кажется, что человек только сейчас понял, что все очень просто. Он беден. Поэтому неинтересен и не нужен. А "проказы злых орангутангов" тут ни при чем.
И после этого звучит собственная песня Погудина "Из Петербургской гавани на юг уходит счастье..."
Уходит счастье, уходит эпоха и уходит тот мир, в котором горем была ревность к красивому флотскому лейтенанту. Приходит ледяной холод другой эпохи.
Второй очень показательный фрагмент - почти финал. Середина второго отделения.
Сначала "Желтый ангел", исполненный в погудинской редакции, без последнего куплета. Трагичный, ироничный, растерянный, с надеждой, что как в детстве спрыгнет с елки ангел...
Образ твой мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
"Господи!" сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать....
А потом "Padam" Пиаф...
… Что терзает меня
от самого первого дня?
Куда бы ни двинулся я,
Тень догоняет меня…
Грохочет жестокий оркестр
И вос-по-ми-на-нья-ми бьет!
Мое деревянное сердце
Томится, стучит и поет...
Год написания, рваный ритм песни и воспоминание о желтой звезде, которую был должен носить автор музыки Натан Глацберг создают вместе с ЖЕЛТЫМ ангелом страшный контекст...
И "Матросы", об авторе слов которых не известно ничего, кроме предположения, что он молодым погиб в Сопротивлении.
Сквозь абстрактные образы проступают реальные судьбы и реальная история. Проступает эпоха. И думается, что самые точные слова о ней, о ее героях, жертвах и мучениках сказал Александр Вертинский. Не мудрец и не мыслитель.
И никто не додумался просто встать на колени...
Надо сказать, что сквозными образами спектакля ( рука не поднимается писать - концерта) являются море - недаром он начинается песней "В синем и далеком океане" - и дорога ( в финале звучит "Дорогой длинною") Все это - метафоры нашего жизненного пути. И путей тех, кого уже нет с нами и о которых и во время спектакля и в своих монологах говорил артист.
А теперь три постскриптума.
Первый.
Для тех, кому лень гуглить. В рецензии цитируются стихи Осипа Мандельштама и Олега Погудина. В оформлении использованы фото Влада Строва и мозаика Бориса Анрепа "Сострадание", на которой ангел благославляет Анну Ахматову.
Второй. Прозвучавшая в начале программы "Богема" Азнавура стала трагически неожиданным эпиграфом к программе и осветила ее новым светом.
Третий. Когда живешь меньше, чем артист выступает, приходится работать с источниками. Читая многочисленные "эсссе-размышления" об Олеге Погудине: о "оперных" и "неоперных голосах" , о том Лемешев он или не Лемешев, о том, надо ли ему стоять по стойке смирно, исполняя песни Окуджавы, или можно все-таки делать жесты руками, поразился тому, с каким упорством, несмотря ни на что, артист много лет шел своим путём и строил свой театр. И порадовался за нас, потому что мы можем быть его зрителями.
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки, - написал Осип Мандельштам в 1922 году на излете Серебряного века, через год после того, как умер Блок и был расстрелян Гумилев. Написал, пытаясь ответить на вопросы, которые, наверное, задавал каждый, кто оказался в те годы брошен в соблазны кровавой эпохи и мучительно пытался понять все происходящее с ним и со страной.
И сейчас, так же, как почти сто лет назад, вся тяжесть осмысления нашей истории и наших проблем ложится не на философов-политиков-экономистов. Они - далеко от простого человека. Ответов на вопросы ( часто мучительные) мы ждем от людей искусства, от артистов и музыкантов, то есть от тех, кого мы не стесняемся учить, что им надевать и даже какие жесты делать, но к кому бежим за ответами, слезами и утешением, когда понимаем, что без искусства нам не справиться. И они отвечают по мере сил. И платят по нашим счетам.Часто своей кровью.
Программа Олега Погудина "Трагический тенор эпохи" именно об этом. О судьбах и творчестве Александра Вертинского, Петра Лещенко, Юрия Морфесси и других.
Когда-то Немирович-Данченко написал, что театр начинается тогда, когда выходят два актера и расстилают коврик. Погудину даже коврик не нужен. Он много лет творит свой театр без декораций, без дорогостоящих сценических ухищрений, без костюмов.
Как у Аксенова: я разобью театрик без рампы и кулис...
Я вспомнил Аксенова не просто так. В театре Олега Погудина очень много от эстетики театра шестидесятых, от оттепельных опытов Любимова и Гротовского, в которых все внимание сосредотачивается на актере.При этом есть и одно крайне существенное отличие. Если Любимов в своих опытах идет от слова, то Погудин - и от музыки и от слова одновременно. Он - музыкант, и музыка на равных со словом составляет канву его концертов-спектаклей.
При этом Погудин не копирует песни и романсы прошлого. Так, например, Александр Вертинский, исполнявший свои произведения под рояль, звучит у него не только в прекрасном сопровождении Олега Вайнштейна, но и в аранжировках для ансамбля, сделанных его коллегами, становясь более ярким, театральным и совсем не камерным.
А соседство его "печальных песенок" с музыкой Рахманинова придает им новую глубину.
Для того, чтобы представить принципы театра Погудина, посмотрим на два фрагмента концерта.
Итак, перед зрителями больше чем просто поется - играется "Бразильский крейсер" в такой "лихой" приджазованной ироничной и злой аранжировке, что не знаешь, то ли смеяться то ли плакать, то ли поумничать и вспомнить, как Рахманинов пародировал джаз в "Рапсодии на тему Паганини". Но все музыкальные изыски заканчиваются за две фразы до конце песни. "Вы к нему прижметесь в сладкой дрожи, полюбив его еще дороже" произносится горько-растерянно. Кажется, что человек только сейчас понял, что все очень просто. Он беден. Поэтому неинтересен и не нужен. А "проказы злых орангутангов" тут ни при чем.
И после этого звучит собственная песня Погудина "Из Петербургской гавани на юг уходит счастье..."
Уходит счастье, уходит эпоха и уходит тот мир, в котором горем была ревность к красивому флотскому лейтенанту. Приходит ледяной холод другой эпохи.
Второй очень показательный фрагмент - почти финал. Середина второго отделения.
Сначала "Желтый ангел", исполненный в погудинской редакции, без последнего куплета. Трагичный, ироничный, растерянный, с надеждой, что как в детстве спрыгнет с елки ангел...
Образ твой мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
"Господи!" сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать....
А потом "Padam" Пиаф...
… Что терзает меня
от самого первого дня?
Куда бы ни двинулся я,
Тень догоняет меня…
Грохочет жестокий оркестр
И вос-по-ми-на-нья-ми бьет!
Мое деревянное сердце
Томится, стучит и поет...
Год написания, рваный ритм песни и воспоминание о желтой звезде, которую был должен носить автор музыки Натан Глацберг создают вместе с ЖЕЛТЫМ ангелом страшный контекст...
И "Матросы", об авторе слов которых не известно ничего, кроме предположения, что он молодым погиб в Сопротивлении.
Сквозь абстрактные образы проступают реальные судьбы и реальная история. Проступает эпоха. И думается, что самые точные слова о ней, о ее героях, жертвах и мучениках сказал Александр Вертинский. Не мудрец и не мыслитель.
И никто не додумался просто встать на колени...
Надо сказать, что сквозными образами спектакля ( рука не поднимается писать - концерта) являются море - недаром он начинается песней "В синем и далеком океане" - и дорога ( в финале звучит "Дорогой длинною") Все это - метафоры нашего жизненного пути. И путей тех, кого уже нет с нами и о которых и во время спектакля и в своих монологах говорил артист.
А теперь три постскриптума.
Первый.
Для тех, кому лень гуглить. В рецензии цитируются стихи Осипа Мандельштама и Олега Погудина. В оформлении использованы фото Влада Строва и мозаика Бориса Анрепа "Сострадание", на которой ангел благославляет Анну Ахматову.
Второй. Прозвучавшая в начале программы "Богема" Азнавура стала трагически неожиданным эпиграфом к программе и осветила ее новым светом.
Третий. Когда живешь меньше, чем артист выступает, приходится работать с источниками. Читая многочисленные "эсссе-размышления" об Олеге Погудине: о "оперных" и "неоперных голосах" , о том Лемешев он или не Лемешев, о том, надо ли ему стоять по стойке смирно, исполняя песни Окуджавы, или можно все-таки делать жесты руками, поразился тому, с каким упорством, несмотря ни на что, артист много лет шел своим путём и строил свой театр. И порадовался за нас, потому что мы можем быть его зрителями.
Спасибо Вам. Интересно читать, и сердце откликается.