Необязательные мемуары. Прорабы в профиль и анфас
02.06.2020 15:54
Итак, перестройка. Время кипучее, жгучее. Интересно было жить. Каждый день люди открывали нечто новое для себя из отечественной истории и непредсказуемого прошлого. Я-то знал основные реальные вехи и печальные этапы нашего большого пути, но с удовлетворением наблюдал, как сокровенное становилось явным, как в открытой печати появлялось то, что долго и тщательно скрывалось. Да не только о прошлом, но и о настоящем тоже начинали говорить правду, ограниченную, дозированную, дистиллированную, однако еще незадолго до того в принципе невозможную.
Работая в "Неделе" и регулярно посещая различные общественные мероприятия, насмотрелся я на так называемых "прорабов перестройки" в профиль и анфас.
Этих людей теперь принято обвинять в том, что они якобы развалили Советский Союз. Что есть обыкновенная глупость. Большинство из них в 1987-89 годах не мечтали ни о капитализме, ни о свержении Горбачева, ни о ликвидации КПСС или СССР. Им хотелось а) социализма с "человеческим лицом" по типу Чехословакии Дубчака в 1968 году (мифического и нереального); б) свободно высказываться и публиковаться без цензуры.
Я со многими из них достаточно много общался.
Да, можно считать, что их благие намерения (как, кстати и такие же намерения Горбачева, но политиков я вывожу за скобки, с них другой спрос) привели к катастрофе. Да, бывали они небескорыстны. Имелись у них разные другие грехи. Но тут я придерживаюсь строгой позиции: судить вправе только святые праведники, отшельники и столпники, к числу коих не принадлежу, да и мои читатели с судейскими замашками тоже не принадлежат.
Зато "прорабы перестройки", особенно те из них, что имели отношение к прессе, сделали два важных дела.
1. Дали дорогу нормальной журналистике, дали возможность писать свободно (относительно, с изъятиями, но иначе не бывает). И не они виноваты, что журналистика выродилась, мутировала, что профессиональные журналисты, умеющие нормально писать по-русски, нахрен никому не нужны, лишь несколько реликтов пока держат, как в кунсткамере.
2. Вернули читателям сокровища, да и просто ценности русской (да и не только русской) литературы и публицистики, ранее спрятанные в самиздате или вовсе погребенные черт знает где.
Понимаю, что эти великие достижения не интересуют 95% (или даже больше) населения России. Ну а меня не интересует, что это кого-то не интересует. Уж извините, но лицемерить не буду.
И еще раз скажу: Советская власть до такой степени зае... - именно так, более мягкое слово тут неуместно, что любой выход из неё, даже самый экстремальный, казался благом.
Теперь страничка из моего дневника тех времен
16 февраля 1987 года
"Примерная схема-программа выступления на концерте (встрече со зрителями, собрании) в 1987 году:
1. Рассказ о собственной доблестной борьбе в период кризиса (застоя, промежутка) с бюрократами от искусства (науки, торговли) под девизом "Как я перестроился до всякой общей перестройки" или "Как меня запрещали (травили, били)".
2. Поминание недобрым словом Сталина (Берия, Хрущева), энергичное и категоричное.
3. Поминание (всуе) добрым словом памяти Высоцкого (Ахматовой, Пастернака)
а) Рассказ о личной дружбе поддержке, помощи
б) Просто несколько слов восхищения
4. Размышления о настоящем моменте, подернутые дымкой пессимизма (цинизма, оптимизма).
Примечание. Всё выступление пронизывает дух сокрушительной самокритики и конструктивной критики (можно: конструктивной самокритики и сокрушительной критики в разумных пределах).
Примерно так выступали выдающиеся деятели советского искусства вчера на вечере "Огонька" в театре Эстрады. Их собрал Виталий Коротич, энергичный деятель, незаурядный оратор, чующий момент и создавший потрясающий "имидж" себе и своему журналу.
Вечер был острый, увлекательный и остроумный, слабых "номеров" не было, хотя не все были на одном уровне.
Евтушенко полностью уложился в составленную мной схему, кроме того, запомнился своим раскованным поведением и ярко-красным костюмом-тройкой. Стихи "Похороны Сталина" великолепны, остальные - пощечины общественному вкусу, а в общем, я ему всё прощаю за то, что он сейчас делает (потом выяснилось, что Евтушенко было совершенно нечего прощать, ничего он дурного не совершал).
Вознесенский был скромнее, ограничился информацией о восстановлении доброго имени Пастернака и печатании "Доктора Живаго", скромнее были и его стихи.
Окуджава, как всегда, не выступал, а читал стихи и пел, но пункт 2 (о Сталине) присутствовал.
Ал. Иванов, пародист, особенно расцвечивал пункт 1, бард Бачурин - пункт 4, очень милые стишки под гитару, хотя полные "цинизьма" и сомнений.
Эльдар Рязанов затронул многие пункты, но увлекся междоусобной войной с Ивановым, отомстил ему за одну эпиграмму двумя и ушатом жидкого дерьма. (Рязанов всегда был известен своей мелочностью и патологической обидчивостью)
Вне пунктов, оригинально говорили Нагибин и Рецептер, и даже старик Арсений Тарковский был выволочен с одра Коротичем, ну хват мужик!
Ю. Никулин травил анекдоты, касаясь пункта 4 и изо всех сил смешил публику.
И даже А. Дементьев выглядел прилично, четко выдал пункт 1 и 4, хотя как поэт он не соответствовал общему уровню вечера, но по наглости не уступал даже Рязанову.
Коротич вел "блистательно, полувоздушно", остроумно, парировал хамоватые остроты Евтушенко, разряжал напряжение, направлял разговор, в общем, браво, Коротич!
Конечно, сейчас "легко быть смелым, если разрешили" (строка Дементьева, кстати). Но хорошо, что разрешили, а большинство этих выдающихся людей искренне верят и хотят хорошего, и ратуют за все блага, провозглашенные Горбачевым, и даже, возможно, ведут его за собой, заставляют быть последовательным".
Евтушенко, Вознесенский, Роберт Рождественский периодически заглядывали в "Неделю", в отдел литературы и искусства.
Евтушенко отличался клоунскими костюмами, широтой и простотой, был вполне демократичен. От Вознесенского мне пришлось часа полтора принимать поправки к его тексту, он отличался флоберовской стилистической тщательностью, обдумывал, обсасывал каждую букву и знак препинания.
Еще покойный Андрей Андреевич славился свой скупостью, как и его супруга Зоя Борисовна Богуславская, однажды она пришла за подпиской на "Неделю" (это была привилегия, доступная лишь избранным) и целый час ждала, пока ей выдадут сдачу, то ли 20, то ли 30 копеек. Мелкий простительный грех.
Роберт Иванович Рождественский при посещениях редакции ничем особенным не выделялся, вел себя скромно, он просто был поэт, и этого достаточно.
Отдельно надо сказать еще пару слов о Виталии Коротиче, который был главным редактором "Огонька", где работала моя мама. Поэтому я о нем слышал практически ежедневно, да и сам один раз пообщался.
Сыру пришла в голову идея сделать Коротича гостем 13-й страницы, и мы с Виктором Ахломовым отправились в редакцию "Огонька", в которой я и до, и после того часто бывал, правда, первый и последний раз - в кабинете главного редактора.
Коротич встретил нас любезно, рассыпался в комплиментах - правильных и справедливых - Ахломову, попозировал, посмотрел на меня пристально (он прекрасно понял, чей я сын), но интервью дать не успевал, сунул мне в руки какую-то бумажку с каким-то своим выступлением.
Бумажка была совершенно бессмысленная, сварганить по ней внятный текст интервью было невозможно, но тут Сыр позвонил и заявил, что интервью с Коротичем отменяется. Наверное, посоветовался с кем-то из больших начальников, и те не рекомендовали.
Я только обрадовался.
Сам Коротич был человек скользкий, как рыба, матерый контрпропагандист-международник, разоблачавший "загнивающий капитализм", но и талантливый украинский поэт (его "Переведи меня через майдан" - замечательное стихотворение, особенно в оригинале), конъюнктурщик, возможно, исполненный благих намерений, однако всегда готовый сблядовать, отказаться от своих слов, не выполнить обещаний. Наконец, очень профессиональный редактор популярного журнала, умевший привлечь внимание к своему изданию, готовый пойти на скандал - до определенного предела. Коротич был незаурядным дипломатом и мастером компромиссов, причем в первую очередь думал о своей шкуре и карьере. В августе 1991 года, когда разразился путч, он смертельно испугался и навсегда сошел с общественно-политической сцены.
Про Коротича нынче ходят легенды, будто он в своем журнале публиковал некие "клеветнические небылицы" о Сталине, которые зазомбировали публику на много лет вперед. То и дело какие-то идиоты и недоумки-блоГГеры пишут эту бредятину в ЖЖ и фейсбуке.
Ничего и никого Коротич не "разоблачал"! Он очень мягко и дозированно выпускал на страницы журнала отрывки, фрагменты, жалкие кусочки воспоминаний очевидцев, лично переживших ужасы сталинского времени, отсидевших в лагерях или ездивших на свидание к репрессированным родным. Кроме того, опубликовал небольшое количество писем читателей на эту тему.
Был спрос - и он выкладывал на "прилавок" предложение, довольно скудное и зачастую "второй свежести".
Тем же самым занимались и мы в "Неделе", и у нас в дискуссии о Сталине участвовал, например, писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев, к которому я ездил домой и часа два с ним беседовал, вот только подробности нашей беседы так и остались незапечатленными, о чем я жалею до сих пор. Наш "товар" был не хуже коротичевского. Но ни его журнал, ни наш еженедельник не давали возможности публиковать целиком романы и повести.
Поэтому главное дело делали, безусловно, толстые журналы - "Знамя", "Новый мир", "Дружба народов" и так далее, и тому подобное. Я их выписывал в немереных количествах, в том числе экзотические прибалтийские, "Радугу", "Даугаву" и еще что-то, название чего я забыл, там появлялись самые смелые публикации вроде перевода Animal Farm Оруэлла, в тот момент немыслимой для московских федеральных изданий.
Строго говоря, три года, что я работал в "Неделе", я по большей части занимался чтением этих самых журналов. Что было намного полезнее, интереснее и важнее текучки в отделе литературы и искусства. Слава Богу, я тогда успел прочитать почти всё из того массива, что не успел раньше, в самиздате. Перечислять не стану, внизу дам ссылку на уже ранее выложенные мои дневники, там много деталей и подробностей.
Остается еще добавить, что, наверное, самыми популярными "спикерами" были в ту пору экономисты, они затмили артистов и юмористов, да и выступали примерно в том же оригинальном жанре, рассказывая о гримасах и анекдотических особенностях советского способа хозяйствования, которые мы все успели испытать на своих собственных шкурах.
Ну а потом закончился прорабно-писательский этап перестройки, и стала вступать в свои права большая политика. Сперва робко и тихо, в 1988 году, в дни XIX партконференции, затем во весь голос - в 1989 году, когда начался съезд народных депутатов СССР.
Но об этом - в следующий раз.
Работая в "Неделе" и регулярно посещая различные общественные мероприятия, насмотрелся я на так называемых "прорабов перестройки" в профиль и анфас.
Этих людей теперь принято обвинять в том, что они якобы развалили Советский Союз. Что есть обыкновенная глупость. Большинство из них в 1987-89 годах не мечтали ни о капитализме, ни о свержении Горбачева, ни о ликвидации КПСС или СССР. Им хотелось а) социализма с "человеческим лицом" по типу Чехословакии Дубчака в 1968 году (мифического и нереального); б) свободно высказываться и публиковаться без цензуры.
Я со многими из них достаточно много общался.
Да, можно считать, что их благие намерения (как, кстати и такие же намерения Горбачева, но политиков я вывожу за скобки, с них другой спрос) привели к катастрофе. Да, бывали они небескорыстны. Имелись у них разные другие грехи. Но тут я придерживаюсь строгой позиции: судить вправе только святые праведники, отшельники и столпники, к числу коих не принадлежу, да и мои читатели с судейскими замашками тоже не принадлежат.
Зато "прорабы перестройки", особенно те из них, что имели отношение к прессе, сделали два важных дела.
1. Дали дорогу нормальной журналистике, дали возможность писать свободно (относительно, с изъятиями, но иначе не бывает). И не они виноваты, что журналистика выродилась, мутировала, что профессиональные журналисты, умеющие нормально писать по-русски, нахрен никому не нужны, лишь несколько реликтов пока держат, как в кунсткамере.
2. Вернули читателям сокровища, да и просто ценности русской (да и не только русской) литературы и публицистики, ранее спрятанные в самиздате или вовсе погребенные черт знает где.
Понимаю, что эти великие достижения не интересуют 95% (или даже больше) населения России. Ну а меня не интересует, что это кого-то не интересует. Уж извините, но лицемерить не буду.
И еще раз скажу: Советская власть до такой степени зае... - именно так, более мягкое слово тут неуместно, что любой выход из неё, даже самый экстремальный, казался благом.
Теперь страничка из моего дневника тех времен
16 февраля 1987 года
"Примерная схема-программа выступления на концерте (встрече со зрителями, собрании) в 1987 году:
1. Рассказ о собственной доблестной борьбе в период кризиса (застоя, промежутка) с бюрократами от искусства (науки, торговли) под девизом "Как я перестроился до всякой общей перестройки" или "Как меня запрещали (травили, били)".
2. Поминание недобрым словом Сталина (Берия, Хрущева), энергичное и категоричное.
3. Поминание (всуе) добрым словом памяти Высоцкого (Ахматовой, Пастернака)
а) Рассказ о личной дружбе поддержке, помощи
б) Просто несколько слов восхищения
4. Размышления о настоящем моменте, подернутые дымкой пессимизма (цинизма, оптимизма).
Примечание. Всё выступление пронизывает дух сокрушительной самокритики и конструктивной критики (можно: конструктивной самокритики и сокрушительной критики в разумных пределах).
Примерно так выступали выдающиеся деятели советского искусства вчера на вечере "Огонька" в театре Эстрады. Их собрал Виталий Коротич, энергичный деятель, незаурядный оратор, чующий момент и создавший потрясающий "имидж" себе и своему журналу.
Вечер был острый, увлекательный и остроумный, слабых "номеров" не было, хотя не все были на одном уровне.
Евтушенко полностью уложился в составленную мной схему, кроме того, запомнился своим раскованным поведением и ярко-красным костюмом-тройкой. Стихи "Похороны Сталина" великолепны, остальные - пощечины общественному вкусу, а в общем, я ему всё прощаю за то, что он сейчас делает (потом выяснилось, что Евтушенко было совершенно нечего прощать, ничего он дурного не совершал).
Вознесенский был скромнее, ограничился информацией о восстановлении доброго имени Пастернака и печатании "Доктора Живаго", скромнее были и его стихи.
Окуджава, как всегда, не выступал, а читал стихи и пел, но пункт 2 (о Сталине) присутствовал.
Ал. Иванов, пародист, особенно расцвечивал пункт 1, бард Бачурин - пункт 4, очень милые стишки под гитару, хотя полные "цинизьма" и сомнений.
Эльдар Рязанов затронул многие пункты, но увлекся междоусобной войной с Ивановым, отомстил ему за одну эпиграмму двумя и ушатом жидкого дерьма. (Рязанов всегда был известен своей мелочностью и патологической обидчивостью)
Вне пунктов, оригинально говорили Нагибин и Рецептер, и даже старик Арсений Тарковский был выволочен с одра Коротичем, ну хват мужик!
Ю. Никулин травил анекдоты, касаясь пункта 4 и изо всех сил смешил публику.
И даже А. Дементьев выглядел прилично, четко выдал пункт 1 и 4, хотя как поэт он не соответствовал общему уровню вечера, но по наглости не уступал даже Рязанову.
Коротич вел "блистательно, полувоздушно", остроумно, парировал хамоватые остроты Евтушенко, разряжал напряжение, направлял разговор, в общем, браво, Коротич!
Конечно, сейчас "легко быть смелым, если разрешили" (строка Дементьева, кстати). Но хорошо, что разрешили, а большинство этих выдающихся людей искренне верят и хотят хорошего, и ратуют за все блага, провозглашенные Горбачевым, и даже, возможно, ведут его за собой, заставляют быть последовательным".
Евтушенко, Вознесенский, Роберт Рождественский периодически заглядывали в "Неделю", в отдел литературы и искусства.
Евтушенко отличался клоунскими костюмами, широтой и простотой, был вполне демократичен. От Вознесенского мне пришлось часа полтора принимать поправки к его тексту, он отличался флоберовской стилистической тщательностью, обдумывал, обсасывал каждую букву и знак препинания.
Еще покойный Андрей Андреевич славился свой скупостью, как и его супруга Зоя Борисовна Богуславская, однажды она пришла за подпиской на "Неделю" (это была привилегия, доступная лишь избранным) и целый час ждала, пока ей выдадут сдачу, то ли 20, то ли 30 копеек. Мелкий простительный грех.
Роберт Иванович Рождественский при посещениях редакции ничем особенным не выделялся, вел себя скромно, он просто был поэт, и этого достаточно.
Отдельно надо сказать еще пару слов о Виталии Коротиче, который был главным редактором "Огонька", где работала моя мама. Поэтому я о нем слышал практически ежедневно, да и сам один раз пообщался.
Сыру пришла в голову идея сделать Коротича гостем 13-й страницы, и мы с Виктором Ахломовым отправились в редакцию "Огонька", в которой я и до, и после того часто бывал, правда, первый и последний раз - в кабинете главного редактора.
Коротич встретил нас любезно, рассыпался в комплиментах - правильных и справедливых - Ахломову, попозировал, посмотрел на меня пристально (он прекрасно понял, чей я сын), но интервью дать не успевал, сунул мне в руки какую-то бумажку с каким-то своим выступлением.
Бумажка была совершенно бессмысленная, сварганить по ней внятный текст интервью было невозможно, но тут Сыр позвонил и заявил, что интервью с Коротичем отменяется. Наверное, посоветовался с кем-то из больших начальников, и те не рекомендовали.
Я только обрадовался.
Сам Коротич был человек скользкий, как рыба, матерый контрпропагандист-международник, разоблачавший "загнивающий капитализм", но и талантливый украинский поэт (его "Переведи меня через майдан" - замечательное стихотворение, особенно в оригинале), конъюнктурщик, возможно, исполненный благих намерений, однако всегда готовый сблядовать, отказаться от своих слов, не выполнить обещаний. Наконец, очень профессиональный редактор популярного журнала, умевший привлечь внимание к своему изданию, готовый пойти на скандал - до определенного предела. Коротич был незаурядным дипломатом и мастером компромиссов, причем в первую очередь думал о своей шкуре и карьере. В августе 1991 года, когда разразился путч, он смертельно испугался и навсегда сошел с общественно-политической сцены.
Про Коротича нынче ходят легенды, будто он в своем журнале публиковал некие "клеветнические небылицы" о Сталине, которые зазомбировали публику на много лет вперед. То и дело какие-то идиоты и недоумки-блоГГеры пишут эту бредятину в ЖЖ и фейсбуке.
Ничего и никого Коротич не "разоблачал"! Он очень мягко и дозированно выпускал на страницы журнала отрывки, фрагменты, жалкие кусочки воспоминаний очевидцев, лично переживших ужасы сталинского времени, отсидевших в лагерях или ездивших на свидание к репрессированным родным. Кроме того, опубликовал небольшое количество писем читателей на эту тему.
Был спрос - и он выкладывал на "прилавок" предложение, довольно скудное и зачастую "второй свежести".
Тем же самым занимались и мы в "Неделе", и у нас в дискуссии о Сталине участвовал, например, писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев, к которому я ездил домой и часа два с ним беседовал, вот только подробности нашей беседы так и остались незапечатленными, о чем я жалею до сих пор. Наш "товар" был не хуже коротичевского. Но ни его журнал, ни наш еженедельник не давали возможности публиковать целиком романы и повести.
Поэтому главное дело делали, безусловно, толстые журналы - "Знамя", "Новый мир", "Дружба народов" и так далее, и тому подобное. Я их выписывал в немереных количествах, в том числе экзотические прибалтийские, "Радугу", "Даугаву" и еще что-то, название чего я забыл, там появлялись самые смелые публикации вроде перевода Animal Farm Оруэлла, в тот момент немыслимой для московских федеральных изданий.
Строго говоря, три года, что я работал в "Неделе", я по большей части занимался чтением этих самых журналов. Что было намного полезнее, интереснее и важнее текучки в отделе литературы и искусства. Слава Богу, я тогда успел прочитать почти всё из того массива, что не успел раньше, в самиздате. Перечислять не стану, внизу дам ссылку на уже ранее выложенные мои дневники, там много деталей и подробностей.
Остается еще добавить, что, наверное, самыми популярными "спикерами" были в ту пору экономисты, они затмили артистов и юмористов, да и выступали примерно в том же оригинальном жанре, рассказывая о гримасах и анекдотических особенностях советского способа хозяйствования, которые мы все успели испытать на своих собственных шкурах.
Ну а потом закончился прорабно-писательский этап перестройки, и стала вступать в свои права большая политика. Сперва робко и тихо, в 1988 году, в дни XIX партконференции, затем во весь голос - в 1989 году, когда начался съезд народных депутатов СССР.
Но об этом - в следующий раз.