Необязательные мемуары. Вступление. Дом
04.07.2022 21:01
Настала пора еще раз - в пятый раз - выложить мои воспоминания. Возникла печальная необходимость внести поправки, так как отдельные герои этих воспоминаний ушли из жизни. Обнаружились некоторые новые фотографии. Выяснились или вспомнились подробности некоторых событий.
Не могу внятно объяснить, с какого бодуна я вдруг решил попробовать писать воспоминания. Хотя по возрасту пора подводить неутешительные итоги, личность моя слишком ординарная, незначительная, не "судьбоносная". Конечно, я был свидетелем, очевидцем и немного участником революционных событий конца 80-х - начала 90-х годов ХХ века, но таких участников-очевидцев многие десятки тысяч, ни к каким тайнам я причастен не был, никакого потаённого, эзотерического знания у меня нет.
Однако хочу попытаться. Другие пишут. Чем я хуже других?
Богач, бедняк
Я родился в советской интеллигентской семье среднего достатка, в Москве, в доме номер 16 по Ленинградскому проспекту, еще при Хрущеве, 21 марта 1960 года.
Вспоминается анекдот про Фаину Георгиевну Раневскую. Она как-то вздумала сочинять мемуары и запнулась на первой же фразе "Я родилась в семье небогатого нефтепромышленника". Понятно, что небогатых нефтепромышленников не бывает, но время было советское, и богатством предков кичиться не полагалось.
У меня такой проблемы нет, но мне чуть потруднее, чем Фаине Георгиевне. Она родилась еще "до исторического материализма", когда понятия и критерии богатства/бедности были ясными и четкими. В советскую эпоху все критерии сместились и спутались.
Кого в 60-е годы ХХ можно было считать бедным или богатым? Да, существовала высшая прослойка "небожителей", совпартхозноменклатуры, официозных писателей, художников, академиков и народных артистов СССР. Они жили отдельно, почти при коммунизме. При Сталине это не спасало их от возможности быть расстрелянными и отправленными в лагеря. При Брежневе для них наступила тишь да гладь, да божья благодать.
Но от этой элитной группы и я, и моя семья были безнадежно и бесконечно далеки.
Обычные же советские граждане, хотя и вырвались к 60-м годам ХХ века из тисков уравниловки, хотя и среди них началось расслоение, по-настоящему богатыми честным путем, не нарушая Уголовный кодекс, стать не могли.
Насколько мне известно из рассказов и литературы, немало было по-настоящему бедных, то есть, испытывающих трудности с элементарным пропитанием, несмотря на неслыханно - для цивилизованного мира - низкие цены на продукты и особенно на жилье. В советском "социальном" государстве часть работающих граждан еле-еле сводила концы с концами. Правда, умереть с голода им тоже не давали.
Но и от этих слоев населения и я, и моя семья были далеки.
Вот и получается, как я уже выше сформулировал, средний достаток, без роскоши, но с железобетонной уверенностью в завтрашнем дне. Сейчас всё стало намного хуже.
Если брать советские традиционные критерии достатка - наличие машины, дачи, дубленки, джинсов, импортных шмоток и бытовой техники, то дела обстояли так.
Машины у нас никогда не было (была у маминого двоюродного брата Юрия Симонова, инвалида Великой Отечественной войны, консервная банка на колесах и с ручным управлением, их выдавали даром инвалидам войны), но это все-таки не совсем "моя семья" в узком смысле слова, хотя первые десять лет моей жизни мы жили с Юрой и его семьей в одном доме, и рядом был его гараж.
Дачу в 60-е годы мы снимали, в памяти витают названия Валентиновка и Загорянка, больше ничего, был слишком мал. Там, на даче, к нам приблудилась собака, уже взрослая, необыкновенно умная. Пса назвали Рыжиком, и когда чуть позже оказалось, что это, пардон, сука, то стали называть ее мадам Рыжик.
Она была уникальной и исключительной собакой. Помню байку, что на некой даче только мы с Рыжиком и ходили по дорожкам, не заходя на газоны. За себя не поручусь, хотя рассказывают, что я был тихим и аккуратным ребенком.
Потом, намного позднее, уже во второй половине 80-х годов, в перестройку, своя дача у нас появилась.
Заколоченный дом
Забегая вперед, расскажу о ней вкратце. Маме, которая работала в журнале "Огонек", как и многим другим сотрудникам издательства "Правда", выделили участок в дачном поселке Зенькино, недалеко, хотя не так уж близко, от станции Ново-Иерусалимская Рижской железной дороги.
Мы купили сборный домик для дачи (маме как участнику Великой Отечественной войны продавали с большой скидкой), его, по частям, привезли в Зенькино. Там мы перетащили запчасти на участок. И потом долго-долго, больше десяти лет, этот домик собирали.
Мы с братом, сыном маминой родной сестры, с которым мы вместе росли, вбухали в эту постройку уйму денег. Нанимали молдаван, приезжали сами, делали отмостку, даже я лично бегал туда-сюда со здоровенной тачкой. В результате домик стоит, заброшенный и заколоченный, участок густо зарос сорняками да всякими кустами, и даже электричество так и не подключено к этому несчастному строению, в котором, наверное, периодически обитают бомжи, хотя не факт, ведь им надо попасть на территорию огороженного и охраняемого дачного поселка.
Почему так случилось? Мама, пока была жива, много раз пилила нас с братом за то, что мы "не занимаемся дачей" или плохо ею занимаемся, однако категорически отказывалась там жить, она была сугубо городским человеком, дачная жизнь ее не прельщала. Тетя периодически приезжала с нами на участок, посадила там какие-то цветы, облепиху, что-то еще, но потом заболела, и переместить ее на дачу стало невозможно.
Нам с братом и подавно некогда было туда переселяться. Мы и так с трудом выкраивали время в выходные, чтобы туда ездить. Вот и вышло, что дача эта оказалась никому не нужной. Да еще за минувшие годы накопился приличный долг. То есть, ничего, кроме хлопот и расходов, этот участок нам не принес.
В конце концов я отказался от этой хлопотной "недвижимости" в пользу брата (вместе с немалыми долгами), и он сам решит, что с ней делать.
Богач, бедняк. Продолжение
С дубленками, джинсами и прочей подобной фигней у меня в детстве особых проблем не было, хотя не было изобилия. Слава Богу, период борьбы со "стилягами", а также "мещанством" и "вещизмом" я не застал. Да и все эти перипетии сильно преувеличены в художественной литературе, а особенно в кинематографе.
У меня в семье считалось, что вещи должны быть качественные и долго носиться. А вот техникой - телевизорами, холодильниками, магнитофонами - обходились отечественной.
Первый телевизор появился, насколько я помню, еще в старом доме, в середине 60-х годов. Цветной телевизор мама как участник Великой Отечественной войны покупала по талону в центральном магазине на улице Горького (ныне Тверская), я, будучи уже молодым журналистом, ей помогал в качестве физической силы.
Из моей семьи никто за границей не работал - была ведь и такая, полу-элитная прослойка. К "Березкам" никто из нас доступа не имел. "Живые" доллары, а также виски и джин, я увидел и попробовал впервые уже в зрелом возрасте, в эпоху поздней перезрелой перестройки.
Однако лучшая подруга мамы, Наталья Соломоновна Михоэлс, эмигрировала в 70-е годы в Израиль, и оттуда постоянно присылала нам, так сказать, предметы одежды и обувь, но этому я посвящу особую, отдельную главу.
Ну и, чтобы закончить тему заграницы, и мама, и моя тетя, с которой мы жили вместе, не раз ездили за кордон. Как известно, в СССР выпускали не всех, но наша семья была вполне "выездной". Я же вырвался за пределы родины только в постсоветскую эпоху.
Р-р-русские люди
Теперь о старом доме, в котором я родился. Дом был деревянный, двухэтажный, с колонкой вместо центрального отопления, и с садиком, где мы, дети, чуть ли не весь день гуляли (так что дача была не так уж нужна). Дома этого давно уже нет, архитектурной ценности он не представлял, снесли за полной ветхостью.
Располагался дом за кирпичными красными воротами с аркой, которые и сейчас там стоят, и, наверное, представляют известную архитектурную ценность, как и располагающиеся по двум сторонам двора детская больница и амбулатория, тоже краснокирпичные.
Наша большая семья - мамины тетки, дяди, их дети и внуки - занимала почти весь дом, кроме двух комнаток, где жили две подселенные семьи, при помощи которых, видимо, нас когда-то "уплотняли", но мы с ними крепко сдружились.
А половину первого этажа занимал некто Шурик, как мы все его называли, полностью - Александр Фортунатов, то ли внук, то ли внучатый племянник кого-то из нашей бывшей семейной прислуги.
Шурик был инвалидом детства, сильно хромал, ходил с вывернутыми коленками, и пил беспробудно и безнадежно. В моей детской памяти он так и отпечатался - вечно пьяным.
Мужичок он был не злой, хотя старших очень смущали его разнообразные собутыльники, среди которых попадались и криминальные личности. Впрочем, милиция была всегда рядом - а именно московский Городской Паспортный стол, тоже кирпичный, красный и двухэтажный, здание которого зачем-то потом тоже снесли вслед за нашей полуживой халупой.
Так что на случай пьяных безобразий всегда имелась управа.
Комнаты алкоголика Шурика располагались прямо под нашими, и хотя перекрытия не пропускали лишних звуков, в наших "апартаментах" было местечко возле упраздненной печной трубы (к 1960-м годам она уже не функционировала), где - если приложить ухо к стенке - можно было хорошо слышать всё, что происходило внизу.
Таким подслушиванием регулярно занимался и я. И вот, однажды, слышу: Шурик собрал товарищей по застолью и держит перед ними речь. Спич г-на Фортунатова был одновременно и лапидарным, и продолжительным. Попросту говоря, он повторял на все лады одну фразу:
- Я р-р-русский человек. Я р-р-русский человек.
И так много-много раз.
Почему-то ему было очень важно сообщить об этом обстоятельстве своим собутыльникам, да не просто сообщить, а вбить им это в головы. Впрочем, никаких возражений с их стороны я не слышал. Возможно, они уже были не в состоянии возражать.
Сцена закончилась звуком падения человеческого тела. Я отошел от печной трубы и всё рассказал маме и бабушке. Мама долго смеялась.
Хочу заметить, что стволовая часть и моей малой семьи, и нашей большой семьи - при том, что не обошлось без различных вкраплений со стороны - была тоже вполне р-р-русской. Так что пафос Шурика оставался не совсем ясным.
Тогда я не мог понять, кому и зачем он себя противопоставлял. Теперь, задним числом, понимаю, что горькому пьянице Александру Фортунатову было важно зафиксировать и провозгласить свою национальную идентичность перед наступлением "неруси" и "русоедов" на его родной город и родную страну. Наверное, Шурик отличался особенно чуткой душой...
На этой ноте я и закончу первую главу моих необязательных мемуаров.
Иллюстрации.
Вот фоторепортажи с того места, где стоял наш старый дом
А вот немного меня в раннем и не самом раннем детстве. Качество плохое, но тут я бессилен
Это я с бабушкой. Про нее будет рассказано в другой главе
Вот еще фотография получше, из тех, что извлек из семейных архивов мой брат и оцифровал
Не могу внятно объяснить, с какого бодуна я вдруг решил попробовать писать воспоминания. Хотя по возрасту пора подводить неутешительные итоги, личность моя слишком ординарная, незначительная, не "судьбоносная". Конечно, я был свидетелем, очевидцем и немного участником революционных событий конца 80-х - начала 90-х годов ХХ века, но таких участников-очевидцев многие десятки тысяч, ни к каким тайнам я причастен не был, никакого потаённого, эзотерического знания у меня нет.
Однако хочу попытаться. Другие пишут. Чем я хуже других?
Богач, бедняк
Я родился в советской интеллигентской семье среднего достатка, в Москве, в доме номер 16 по Ленинградскому проспекту, еще при Хрущеве, 21 марта 1960 года.
Вспоминается анекдот про Фаину Георгиевну Раневскую. Она как-то вздумала сочинять мемуары и запнулась на первой же фразе "Я родилась в семье небогатого нефтепромышленника". Понятно, что небогатых нефтепромышленников не бывает, но время было советское, и богатством предков кичиться не полагалось.
У меня такой проблемы нет, но мне чуть потруднее, чем Фаине Георгиевне. Она родилась еще "до исторического материализма", когда понятия и критерии богатства/бедности были ясными и четкими. В советскую эпоху все критерии сместились и спутались.
Кого в 60-е годы ХХ можно было считать бедным или богатым? Да, существовала высшая прослойка "небожителей", совпартхозноменклатуры, официозных писателей, художников, академиков и народных артистов СССР. Они жили отдельно, почти при коммунизме. При Сталине это не спасало их от возможности быть расстрелянными и отправленными в лагеря. При Брежневе для них наступила тишь да гладь, да божья благодать.
Но от этой элитной группы и я, и моя семья были безнадежно и бесконечно далеки.
Обычные же советские граждане, хотя и вырвались к 60-м годам ХХ века из тисков уравниловки, хотя и среди них началось расслоение, по-настоящему богатыми честным путем, не нарушая Уголовный кодекс, стать не могли.
Насколько мне известно из рассказов и литературы, немало было по-настоящему бедных, то есть, испытывающих трудности с элементарным пропитанием, несмотря на неслыханно - для цивилизованного мира - низкие цены на продукты и особенно на жилье. В советском "социальном" государстве часть работающих граждан еле-еле сводила концы с концами. Правда, умереть с голода им тоже не давали.
Но и от этих слоев населения и я, и моя семья были далеки.
Вот и получается, как я уже выше сформулировал, средний достаток, без роскоши, но с железобетонной уверенностью в завтрашнем дне. Сейчас всё стало намного хуже.
Если брать советские традиционные критерии достатка - наличие машины, дачи, дубленки, джинсов, импортных шмоток и бытовой техники, то дела обстояли так.
Машины у нас никогда не было (была у маминого двоюродного брата Юрия Симонова, инвалида Великой Отечественной войны, консервная банка на колесах и с ручным управлением, их выдавали даром инвалидам войны), но это все-таки не совсем "моя семья" в узком смысле слова, хотя первые десять лет моей жизни мы жили с Юрой и его семьей в одном доме, и рядом был его гараж.
Дачу в 60-е годы мы снимали, в памяти витают названия Валентиновка и Загорянка, больше ничего, был слишком мал. Там, на даче, к нам приблудилась собака, уже взрослая, необыкновенно умная. Пса назвали Рыжиком, и когда чуть позже оказалось, что это, пардон, сука, то стали называть ее мадам Рыжик.
Она была уникальной и исключительной собакой. Помню байку, что на некой даче только мы с Рыжиком и ходили по дорожкам, не заходя на газоны. За себя не поручусь, хотя рассказывают, что я был тихим и аккуратным ребенком.
Потом, намного позднее, уже во второй половине 80-х годов, в перестройку, своя дача у нас появилась.
Заколоченный дом
Забегая вперед, расскажу о ней вкратце. Маме, которая работала в журнале "Огонек", как и многим другим сотрудникам издательства "Правда", выделили участок в дачном поселке Зенькино, недалеко, хотя не так уж близко, от станции Ново-Иерусалимская Рижской железной дороги.
Мы купили сборный домик для дачи (маме как участнику Великой Отечественной войны продавали с большой скидкой), его, по частям, привезли в Зенькино. Там мы перетащили запчасти на участок. И потом долго-долго, больше десяти лет, этот домик собирали.
Мы с братом, сыном маминой родной сестры, с которым мы вместе росли, вбухали в эту постройку уйму денег. Нанимали молдаван, приезжали сами, делали отмостку, даже я лично бегал туда-сюда со здоровенной тачкой. В результате домик стоит, заброшенный и заколоченный, участок густо зарос сорняками да всякими кустами, и даже электричество так и не подключено к этому несчастному строению, в котором, наверное, периодически обитают бомжи, хотя не факт, ведь им надо попасть на территорию огороженного и охраняемого дачного поселка.
Почему так случилось? Мама, пока была жива, много раз пилила нас с братом за то, что мы "не занимаемся дачей" или плохо ею занимаемся, однако категорически отказывалась там жить, она была сугубо городским человеком, дачная жизнь ее не прельщала. Тетя периодически приезжала с нами на участок, посадила там какие-то цветы, облепиху, что-то еще, но потом заболела, и переместить ее на дачу стало невозможно.
Нам с братом и подавно некогда было туда переселяться. Мы и так с трудом выкраивали время в выходные, чтобы туда ездить. Вот и вышло, что дача эта оказалась никому не нужной. Да еще за минувшие годы накопился приличный долг. То есть, ничего, кроме хлопот и расходов, этот участок нам не принес.
В конце концов я отказался от этой хлопотной "недвижимости" в пользу брата (вместе с немалыми долгами), и он сам решит, что с ней делать.
Богач, бедняк. Продолжение
С дубленками, джинсами и прочей подобной фигней у меня в детстве особых проблем не было, хотя не было изобилия. Слава Богу, период борьбы со "стилягами", а также "мещанством" и "вещизмом" я не застал. Да и все эти перипетии сильно преувеличены в художественной литературе, а особенно в кинематографе.
У меня в семье считалось, что вещи должны быть качественные и долго носиться. А вот техникой - телевизорами, холодильниками, магнитофонами - обходились отечественной.
Первый телевизор появился, насколько я помню, еще в старом доме, в середине 60-х годов. Цветной телевизор мама как участник Великой Отечественной войны покупала по талону в центральном магазине на улице Горького (ныне Тверская), я, будучи уже молодым журналистом, ей помогал в качестве физической силы.
Из моей семьи никто за границей не работал - была ведь и такая, полу-элитная прослойка. К "Березкам" никто из нас доступа не имел. "Живые" доллары, а также виски и джин, я увидел и попробовал впервые уже в зрелом возрасте, в эпоху поздней перезрелой перестройки.
Однако лучшая подруга мамы, Наталья Соломоновна Михоэлс, эмигрировала в 70-е годы в Израиль, и оттуда постоянно присылала нам, так сказать, предметы одежды и обувь, но этому я посвящу особую, отдельную главу.
Ну и, чтобы закончить тему заграницы, и мама, и моя тетя, с которой мы жили вместе, не раз ездили за кордон. Как известно, в СССР выпускали не всех, но наша семья была вполне "выездной". Я же вырвался за пределы родины только в постсоветскую эпоху.
Р-р-русские люди
Теперь о старом доме, в котором я родился. Дом был деревянный, двухэтажный, с колонкой вместо центрального отопления, и с садиком, где мы, дети, чуть ли не весь день гуляли (так что дача была не так уж нужна). Дома этого давно уже нет, архитектурной ценности он не представлял, снесли за полной ветхостью.
Располагался дом за кирпичными красными воротами с аркой, которые и сейчас там стоят, и, наверное, представляют известную архитектурную ценность, как и располагающиеся по двум сторонам двора детская больница и амбулатория, тоже краснокирпичные.
Наша большая семья - мамины тетки, дяди, их дети и внуки - занимала почти весь дом, кроме двух комнаток, где жили две подселенные семьи, при помощи которых, видимо, нас когда-то "уплотняли", но мы с ними крепко сдружились.
А половину первого этажа занимал некто Шурик, как мы все его называли, полностью - Александр Фортунатов, то ли внук, то ли внучатый племянник кого-то из нашей бывшей семейной прислуги.
Шурик был инвалидом детства, сильно хромал, ходил с вывернутыми коленками, и пил беспробудно и безнадежно. В моей детской памяти он так и отпечатался - вечно пьяным.
Мужичок он был не злой, хотя старших очень смущали его разнообразные собутыльники, среди которых попадались и криминальные личности. Впрочем, милиция была всегда рядом - а именно московский Городской Паспортный стол, тоже кирпичный, красный и двухэтажный, здание которого зачем-то потом тоже снесли вслед за нашей полуживой халупой.
Так что на случай пьяных безобразий всегда имелась управа.
Комнаты алкоголика Шурика располагались прямо под нашими, и хотя перекрытия не пропускали лишних звуков, в наших "апартаментах" было местечко возле упраздненной печной трубы (к 1960-м годам она уже не функционировала), где - если приложить ухо к стенке - можно было хорошо слышать всё, что происходило внизу.
Таким подслушиванием регулярно занимался и я. И вот, однажды, слышу: Шурик собрал товарищей по застолью и держит перед ними речь. Спич г-на Фортунатова был одновременно и лапидарным, и продолжительным. Попросту говоря, он повторял на все лады одну фразу:
- Я р-р-русский человек. Я р-р-русский человек.
И так много-много раз.
Почему-то ему было очень важно сообщить об этом обстоятельстве своим собутыльникам, да не просто сообщить, а вбить им это в головы. Впрочем, никаких возражений с их стороны я не слышал. Возможно, они уже были не в состоянии возражать.
Сцена закончилась звуком падения человеческого тела. Я отошел от печной трубы и всё рассказал маме и бабушке. Мама долго смеялась.
Хочу заметить, что стволовая часть и моей малой семьи, и нашей большой семьи - при том, что не обошлось без различных вкраплений со стороны - была тоже вполне р-р-русской. Так что пафос Шурика оставался не совсем ясным.
Тогда я не мог понять, кому и зачем он себя противопоставлял. Теперь, задним числом, понимаю, что горькому пьянице Александру Фортунатову было важно зафиксировать и провозгласить свою национальную идентичность перед наступлением "неруси" и "русоедов" на его родной город и родную страну. Наверное, Шурик отличался особенно чуткой душой...
На этой ноте я и закончу первую главу моих необязательных мемуаров.
Иллюстрации.
Вот фоторепортажи с того места, где стоял наш старый дом
А вот немного меня в раннем и не самом раннем детстве. Качество плохое, но тут я бессилен
Это я с бабушкой. Про нее будет рассказано в другой главе
Вот еще фотография получше, из тех, что извлек из семейных архивов мой брат и оцифровал