Необязательные мемуары. Армия. Команда
22.08.2022 18:57
Это я, Господи!
Теперь про армию. Формально я служил, есть военный билет, но фактически - откосил. Прошел службу в глубоком тылу, на подмостках театра Советской армии.
В ряды вооруженных сил я не стремился. Да вдобавок в те годы шла война в Афганистане, и туда попадать тем более не хотелось.
Попасть в команду помогли мамины друзья и подруги. Кроме того, договорились с военкомом, которому, правда, надо было всего лишь не призвать меня весной 1983 года, а перенести призыв на осень, раньше меня в команду театра Советской армии взять не могли, там все места были расписаны на несколько лет вперед.
Всё удалось. И начались славные дни моей театрально-армейской службы.
Через медкомиссию - в рабочий класс
Но сначала, чтобы привыкнуть к обстановке, мне посоветовали несколько месяцев поработать монтировщиком, рабочим сцены в ЦАТСА. Так что зря меня некоторые принимают за интеллигента, который ничего тяжелее ручки не поднимал. Поднимал, и еще как! Таскал такие тяжести, какие многие из вас не смогут с места сдвинуть.
Таким образом, я влился в ряды рабочего класса. Причем трудиться мне пришлось на Малой сцене театра, где, в отличие от сцены Большой, не было ни поворотного круга, ни какой-либо иной "малой механизации". Всё вручную. Надо было таскать туда-сюда-обратно стенки, фурки, станки (огромные платформы) и прочие очень тяжелые детали декораций.
Как водится, тяжелый физический труд сочетался с обильными возлияниями. Еще Маяковский писал: "ну а класс - он жажду заливает квасом? Класс - он тоже выпить не дурак".
Впрочем, не надо преувеличивать. Рабочие сцены пьют не больше актеров, журналистов или, например, врачей. И пьют далеко не все. Были среди моих коллег-рабочих трезвенники.
Новичок "цеха" монтировщиков проходил "медкомиссию", своего рода инициацию, естественно, через пьянку. Причем от работы при этом никто никого не освобождал, возлияние происходило во время спектакля, по окончании которого надо было разбирать декорацию. Только выбирался такой спектакль, в течение которого монтировщикам - на слэнге монтАм - не надо было ничего делать.
Получалась инициация с дополнительными нагрузками: требовалось не только выпить в компании, но и показать, что выпивка не мешает твоей профессиональной состоятельности.
"Школа" картошки помогла. К тому времени я пить научился, и медкомиссию прошел легко. Попили, попели дружно и не очень стройно песни Высоцкого, и пошли работать.
Рабочие сцены - народ театральный и очень даже интеллектуальный. Иногда - слишком. Мой приятель тех давних лет Сережа Куликов, мебельщик-бутафор - а в театре разделены специальности тех, кто таскает декорации, и тех, кто носит диваны-кровати-буфеты-столы, которые и есть мебельщики - давал мне читать Glasperlenspiel, то есть "Игру в бисер" Германа Гессе, одну из самых сложных книг ХХ века.
В тот день, когда я пришел в ЦАТСА устраиваться на работу монтировщиком, завпост, то есть заведующий постановочной частью, Яков Михайлович Гецелевич спросил меня: "А ты водку-то пьёшь?" Ответить пришлось банально: "Зарока не пить не давал".
Пили мы именно водку (хотя у нас в команде к концу срока образовалась "фракция" портвейнистов). В 11 часов - это времена СССР - сразу оживлялась атмосфера, и в магазин отправлялся гонец, в первые недели это была моя задача.
В запои рабочим сцены впадать было некогда, однако один из моих собутыльников, освятивший обряд "алкогольной инициации", тезка и светлый человек Коля Зотеев вдруг однажды то ли выпрыгнул, то ли выпал из окна. Светлая ему память.
Почти всякий театровед - несостоявшийся актер. Я уже писал, что хотел стать актером, но мне не дали мои дорогие родственники. В театре Советской армии я частично реализовал свое неизбывное желание. Сублимировал, так сказать. И за это особенное, отдельное спасибо судьбе.
Мельпомена под знаком Марса
Заголовок я придумал много лет назад, когда пытался пробить в газете "Неделя" статью о команде актеров-военнослужащих в Театре Советской армии, в которой я прослужил полтора года. Но писать мне не разрешили.
Эту часть мемуаров я посвящаю памяти Анатолия Андреевича Двойникова, Царствие ему Небесное.
Вот он
Центральный академический театр Советской армии - ЦАТСА - был интересным изобретением советской власти. Впрочем, он отличался от других театров только тем, что подчинялся Министерству не культуры, а обороны, его Главному политическому управлению, которое для краткости называли Главпур.
Генералы из Главпура определяли репертуар, выполняли цензурные функции, но во внутреннюю жизнь театра не лезли. Здание в форме гигантской звезды, расположившееся на Суворовской площади Москвы, было по сути своей закрытым военным объектом. Поэтому распространялись о театре Советской армии самые удивительные и невероятные слухи.
Например, говорили, будто есть в театре секретный подъезд, через который на сцену то ли могут въехать, то ли периодически въезжают настоящие танки. Или что все актеры, состоящие в труппе ЦАТСА, имеют воинские звания, носят погоны и регулярно занимаются строевой подготовкой.
Всё это чушь собачья. В театре на самом деле был (и, наверное, есть до сих пор) так называемый "танковый подъезд" позади большой сцены. Называется он так потому, что в давние времена, вроде бы, в спектакле "Сталинградцы", поставленном легендарным режиссером Алексеем Дмитриевичем Поповым, через этот подъезд на сцену втаскивали большой бутафорский танк.
Что же касается погон и воинских званий, то в труппе состояли и в театре работали обычные штатские граждане. Только вместо директора всем руководили начальник театра в звании полковника и его заместитель - подполковник, а потом кавторанг, оба люди военные.
Наконец, к театру прикомандированы были два взвода во главе с командирами-прапорщиками.
Один взвод – пожарный, состоял из обычных призывников со всех концов необъятной родины, которым просто повезло оказаться в столице, да еще в театре. Они ходили в форме, регулярно маршировали, дежурили за кулисами, следили, чтобы никто не курил в неположенном месте (тем не менее почти все курили, где хотели, а солдатиков-пожарников посылали в известном направлении), мыли, подметали, убирали здание. В общем, проходили обычную срочную службу.
Другой взвод был особенный. Официально он почему-то назывался взвод охраны и обслуживания, хотя никогда ничего не охранял. В театре и за его пределами он был известен как Команда актеров-военнослужащих. Там мне довелось провести в рядах вооруженных сил законные полтора года (такой срок службы полагался всем, у кого есть высшее образование) - с осени 1983 до весны 1985 года.
Суровая дедовщина
Актеры составляли большинство взвода, но туда регулярно призывались и театроведы, и музыканты, и режиссеры, и художники-сценографы, а также особо ценные рабочие сцены, осветители, звукорежиссеры, мебельщики и представители других театральных специальностей. Личный состав пестрел громкими фамилиями: Евстигнеев, Табаков, Козаков, Басов, Невинный и так далее, но детьми знаменитостей список не исчерпывался.
Служили мы вместе и совершенно на равных, а командиром был старший прапорщик Анатолий Двойников. Прекрасный человек, прятавший, так сказать, под внешней суровостью добрую душу, и настоящий отец солдатам.
Между прочим, Двойников был моим коллегой, дипломированным театроведом. Для чего-то ему понадобилось закончить заочное отделение нашего факультета ГИТИСа, а диплом ему писал один из бойцов, моих предшественников. При этом без курьезов не обошлось. Молодой человек явно перестарался и написал Двойникову такой блестящий диплом, что тот удостоился отличной оценки.
Несчастный прапорщик даже испугался и ругал незадачливого театроведа: "Я же просил на троечку написать, на троечку! А что мне теперь делать, если меня отличником-театроведом считать станут?!"
Но ничего страшного не случилось. Скорее всего, цену диплома отличника-заочника в погонах институтские преподаватели знали. Но у многих из них были дети, которым предстояло служить в армии, и тихая пристань команды актеров-военнослужащих была явно предпочтительнее окопов Афганистана. За возможность отправить своего ребенка в эту команду не жаль было присвоить Двойникову хоть степень доктора наук. Но он ни на что подобное не претендовал, да и не от него зависело, кем именно он будет командовать.
Вокруг команды тоже ходило и до сих пор ходит немало идиотских слухов. Пришлось, например, прочитать в одной газетенке, будто бы командир взвода в 80-е годы прошлого века заставлял детей знаменитых артистов чистить унитазы зубной щеткой и еще какие-то байки из армейского фольклора.
Это полная ерунда.
Никакой бессмысленной деятельностью мы не занимались. Хотя вовсе не бездельничали и не сидели сложа руки. Многие актеры участвовали в постановках, играли разные роли, в том числе и главные. А все мы, вне зависимости от профессии и образования, участвовали в массовых сценах. И точно так же помогали рабочим сцены собирать и разбирать декорации и погружать-разгружать их во время гастрольных поездок.
В этом и заключалась наша основная работа. Наряду со взводом пожарных мы обеспечивали театр бесплатной рабочей силой. Занимались тяжелым физическим трудом. Другое дело, что всем нам было от 20 до 28 лет максимум (после 28 в армию уже не призывали), и бояться физического труда молодым, здоровым парням – просто неприлично.
Мы и не боялись.
Правда, в наших рядах царила суровая дедовщина. Только надо правильно расшифровать смысл этого понятия. Мы почти все были с высшим образованием, и поэтому служили по полтора года, которые четко делились на три разных периода.
Работали только "духи", до присяги, и "молодые", первые полгода. Вторые полгода - "черпаки", трудились лишь изредка, когда случался аврал. "Дедушки", последние полгода, совсем не работали. Лишь под самый конец выдавали классический "дембельский аккорд".
Соблюдалось это неукоснительно. Работы - сборку, разборку, погрузку, разгрузку - расписывал сержант, из дедов. Сопротивления не было. Никаких бунтов не припомню. Команда фактически была саморегулирующейся системой. Командир наш Двойников в эти внутренние дела не вникал.
В данном аспекте наша служба чем-то напоминала армейскую. Только, естественно, не было никаких издевательств и рукоприкладства. Отношения между дедушками и молодыми были нормальные, вместе отдыхали, дружно и массово выпивали, и уж при этом царило равенство и братство.
Без фуражек, но в казарме
Из всех прочих армейских атрибутов был один вечный комплект парадной военной формы, который каждое пополнение надевало ровно один раз – на присягу, которую мы принимали прямо в здании театра, в присутствии начальника и его заместителя.
Из формы присутствовали только кителя, ремень, брюки и ботинки. При этом нам категорически не разрешали надевать фуражки (две-три штуки на всякий случай имелись, но больше для бутафории) – чтобы не понадобилось никому из нас отдавать честь. В театр на присягу могли приехать полковники или генералы из Главпура, а у театрального начальства не было уверенности, что мы сумеем отдать честь правильно. Нас этому не обучали, как и шагистике - строевой подготовке, и прочей армейской рутине.
В театр мы приезжали утром, как на работу, а вечером отбывали домой. Впрочем, имелась в здании и "казарма" - комната с удобными кроватями в два этажа. Там молодые могли отдохнуть и поспать днем, между работами. Да любой из нас мог переночевать, если вдруг его домой не тянуло или выпил лишнего.
Командира мы называли по имени отчеству - Анатолием Андреевичем. Между собой - Толёк. Он понимал специфику контингента, хотя любил покричать и изобразить суровость: "будете до белых мух у меня служить!" (то есть до зимы, до первого снега), но в целом был отцом родным и благодетелем. Если кто заболел или какие семейные обстоятельства - всегда шел навстречу. Как он выражался, у нас тут "монолит и сплоченность".
Толёк выпивал с друзьями-актерами почти каждый день. Мы - ненамного реже, а что еще делать 10-15 здоровым молодым лбам? Но оба эти факта как бы взаимно скрывались. Если кто из нас вдруг натыкался на Двойникова в пивной - а рядом с театром были две знаменитые пивные, на Селезневской и на Трифоновской (их уже не осталось), то делали вид, что друг друга не видим.
Когда отправились в поезде на гастроли в Челябинск, ехали в одном вагоне и квасили, он в своей компании, мы в своей, и все три дня(!) пути тоже умело избегали друг друга.
И так - много лет подряд.
Строго говоря, театральные начальники не воспринимали нас как солдат. Правда, однажды, когда в театр пришел новый заместитель начальника, капитан второго ранга из политработников, он попробовал ввести в команде армейские порядки.
Со строевой подготовкой у него сразу же ничего не вышло. Тогда сухопутный моряк решил устроить нам политические занятия, заставил нас тупо конспектировать решения очередного съезда КПСС. И это при том, что практически все мы сдали госэкзамены и могли сами провести какую угодно политинформацию.
В конце концов пришлось надавить через своих известных родителей на Двойникова, а тому - на начальника театра, что бы он приказал своему заместителю прекратить нагружать нас посторонними и ненужными занятиями.
На этого кавторанга я даже однажды накричал, когда он стал мне указывать, в какое время я должен приходить в театр на службу. Я отвечал, что сам знаю, когда бываю нужен.
Дело в том, что почти всю вторую половину срока я прослужил при начальнике театра, полковнике Викторе Якимове. Он потом стал генералом, и его даже еще раз назначали начальником театра, уже Российской армии.
Виктор Иванович - человек интересный, о нем я еще пару слов скажу в следующих главах.
А служил я фактически при его секретарше. Чудесная женщина, Альбина Михайловна Тычинина, вот только слово "секретарша" ей жутко не нравилось, она называла себя "управделами".
Я, в основном, работал курьером, возил бумажки в Главпур и Политодел частей и соединений центрального подчинения.
Еще надо было постоянно закупать для начальника боржоми, в товарных количествах. А наутро сдавать бутылки, причем отнюдь не только от боржоми. Сдав стеклотару, я брал себе "процент" - рубль-полтора-два. А Альбине Михайловне объяснял, что не всю посуду приняли или что часть разбил по неосторожности.
"Процент" этот вливался в "общак", а потом пропивался. Ходить за водкой для наших командных пьянок, в основном, приходилось тоже мне. Вахтеры привыкли, что я постоянно курсирую туда-обратно, да и вид у меня был интеллигентный, и они не могли подумать, что в моем дипломате лежат пять-шесть бутылок, аккуратно переложенные тканью или бумагой - чтоб не звенели. Если же вдруг попросили бы меня показать поклажу, я бы сказал, что там - секретные бумаги из Главпура.
"Перевели в шпионы"
Двойников отличался умом и сообразительностью. Как раз в то время, когда я служил, прозвучало сообщение о том, что некогда всесильный, но уже бывший министр внутренних дел Николай Щелокова лишен всех своих воинских званий. "Что же это значит?" - спросил я в недоумении. Сидевший рядом Двойников тут же прокомментировал: "Это значит, что Щелокова перевели в шпионы".
Когда умер генеральный секретарь Юрий Андропов, и его место занял престарелый Константин Черненко, меня послали в Военторг за портретом покойного генсека. В театре его не оказалось, а нужно было выставить его в траурной рамке. Я уже собрался ехать, когда меня догнал Двойников, сунул мне в руку еще купюру и сказал: "На всякий случай портрет Черненко тоже купи".
Таким образом, наш командир проявил прозорливость, ибо меньше, чем через год, траурный портрет Черненко тоже понадобился, и его просто вынули из укромного места.
Была и еще одна комическая история с портретом, на сей раз – Ленина.
Каждый год 22 апреля огромное полотнище с лицом Владимира Ильича натягивали на колонны перед фасадом театра. Так было и в 1984-м. Но никто не заметил, что внизу под портретом осталась афиша, где было написано крупными буквами название ближайшей премьеры – "Идиот". По роману Федора Михайловича Достоевского.
Вышло так, что мимо театра проезжал какой-то важный генерал и увидел всю эту композицию: гигантский портрет Ленина, под которым написано "Идиот". Разразился громкий скандал. Пришлось нам срочно убирать афишу, чтобы она не компрометировала вождя мирового пролетариата.
Не уверен, что меня тут можно узнать. Снимки сделаны в день присяги. Фамилии моих товарищей, попавших на эти фотографии, никому ничего не скажут. Надеюсь, что у этих ребят всё хорошо
