Николай Троицкий: Необязательные мемуары. "Неделя". Собчак и др.

Анатолий Собчак-1989

Именно перестройка стала причиной того, что я переквалифицировался из бывших театроведов и журналистов, робко пытающихся писать о театре и смежных искусствах, в политические обозреватели, хотя поначалу это называлось не так.

Повивальный дедка

Конкретными "виновниками" этой трансформации, своего рода "повивальными дедками" при моем перерождении стали покойные Эдуард Моисеевич Церковер (о нем я уже писал) и, как ни странно, Анатолий Александрович Собчак.
Дело было в 1989 году, шумел, гремел Съезд народных депутатов СССР.

К концу 80-х мне стало скучно и тесно в отделе литературы и искусства, точнее - в его тематике. XIX партконференция, Съезд народных депутатов СССР - вот был театр, спектакли, поставленные жизнью и историей, в прямом эфире. Еще раз повторю: собственно театр побледнел и потускнел, и я уже внутренне решил, что буду переходить из театроведов в политическую журналистику.

Молодежь не знает, а кто постарше забыли, КАК тогда смотрели трансляции Съезда народных депутатов, а потом заседаний Верховного Совета. Санта-Барбара, прекрасная няня из Дома-2 и прочая сериальная потребень отдыхают. Никакого сравнения. Телевизор не выключали целыми днями. Под депутатов ели, выпивали, наверное, даже занимались любовью, и еще неизвестно, от чего именно получали оргазм.
Одним из самых ярких и заметных актеров в той постановке был Анатолий Собчак. Причем это начиналось с его "сценических костюмов" - ярких цветастых пиджаков и канареечных галстуков, впрочем, они ему шли, насколько я разбираюсь в этом предмете.

С него-то я и начал свою "политическую жизнь". Сперва хотел использовать Собчака - к полному восторгу начальства - как "Гостя 13-й страницы", да одной полосы оказалось мало, и интервью разрослось на разворот. Вдобавок у меня образовался соавтор - Владислав Старчевский.
Церковер поворчал, и не по поводу утери "Гостя". Он беспокоился за меня. Попенял мне, что я согласился делиться "славой", в результате чего фамилия Старчевского - согласно алфавиту - будет стоять раньше моей. Но меня тогда не волновали все эти мелочи, сама перспектива беседы с политиком, "проснувшимся знаменитым", завораживала и кружила башку.

Благонамеренный Собчак

Собчак тогда был более чем вполне благонамеренным - типа "за перестройку и обновление". Брать у него интервью было легко, он мог говорить беспрестанно, не умолкать сутками, причем хочу отдать ему должное: в отличие от не менее болтливого Горбачева, Собчак говорил конкретно и отвечал на те вопросы, которые ему задавались.
А то у Михаила Сергеевича есть такая дурная привычка: выслушать, о чем его спрашивают, сказать "Я бы по-другому поставил вопрос", поставить вопрос по-своему, и самому себе на собственный вопрос ответить.

Интервью с Собчаком я дал тоже благонамеренный, "советский" заголовок "Политик не может не быть оптимистом" (или "Должен быть оптимистом", да какая разница). Эту фразу он сам произнес. Выступал вполне официозно, гордился тем, что вступил в КПСС в 1987 году, вслед за "ветрами перемен", и не подозревал о том, что станет ярым антикоммунистом. Да и не было у него никаких убеждений - ни анти-, ни прокоммунистических. Куда несло, туда и выезжал.

Однако на фоне тупой советской серости, номенклатуры в одинаковых костюмах и с одинаковыми лицами, Собчак смотрелся, как яркое пятно: с его юридически выверенной грамотной речью, и опять же - многоцветными клетчатыми пиджаками и попугайскими галстуками. Привлекал внимание. Обращал на себя взоры.

Интервью получилось вполне барабанное, во славу партии, Горбачева и перестройки. Анатолий Александрович был им доволен. Вскоре я встретил его в Кремле - меня туда направили от газеты править стенограммы заседания Верховного Совета РСФСР, была такая повинность для журналистов, впрочем, неплохо оплачиваемая.
В Кремле тогда еще господствовал тоталитаризм, а не "демократия", поэтому пройти туда было нетрудно, и внутри можно было свободно передвигаться (кроме зала заседаний, конечно). При "демократическом" Ельцине эту свободу передвижения прикрыли, перекрыли всё рогатками и бесчисленными охранниками, стало ни охнуть, ни вздохнуть.

Свежий номер газеты был у меня с собой, я легко разыскал Собчака, и мы двинулись к нему в номер гостиницы "Москва", отмечать публикацию.
Он достал коньяк, я пытался отказаться - дескать, после съезда выпьем, когда он будет свободен. Собчак возразил: "Я в отпуске не пью". Выпили.
Был ли я под его обаянием тогда? Не без этого. Он умел очаровывать людей. И еще: он понимал, что поймал удачу за хвост и начинает делать карьеру. Мне тоже не с чего было расстраиваться. Этим интервью я дебютировал на ниве политической журналистики (хотя еще пока работал в отделе литературы и искусства). Вот мы и выпили за начало нового этапа в жизни у нас обоих.

Анатолий Собчак был не самым дурным из той перестроечной плеяды. Безусловный демагог, сладкоречивый и амбициозный, он, конечно же, рвался к власти. Но он имел для этого и способности, и основания. Из него вышел бы превосходный глава парламентского комитета, спикер палаты, министр юстиции или даже иностранных дел (уж точно получше Козырева!).
Но в России политики любят заниматься не своим делом. Какой-то черт понес его в мэры Питера, на хозяйственную должность, которая его и погубила. Во всех смыслах.

В последний раз я встретил Собчака еще до всех этих перипетий, как это ни смешно, в театре, в Ленкоме, сперва не хотел к нему подходить и показывать, что мы знакомы, так как я человек застенчивый и скромный, но Вадик Верник, ныне популярный телеведущий и шоумен, как и его брат-близнец Игорь, уговорил все-таки поговорить с Собчаком, ну мы и поговорили на светские темы, о театре и о погоде. Кстати, еще во время интервью Собчак признался, что депутатство едва ли не больше всего нравится ему тем, что он может свободно брать билеты на любые спектакли. В 1989 году попасть на самые интересные постановки было непросто.
После этой мимолетной встречи в Ленкоме мы больше не общались и не виделись. Наверное, надо было дальше поддерживать связь, но у меня возникло слишком много других забот.

Жандармы пошли не те

За интервью с Собчаком в "Неделе" нас с Владом похвалили, поблагодарили, материал признали лучшим, гонорар был благополучно пропит. Других таких заметок у меня не было. Избыток политической энергии я сбрасывал на митингах и шествиях, на которые ходил четко и аккуратно, хотя там почти ничего особенного не происходило. Ходил я туда не за впечатлениями, не как наблюдатель, а как участник, побуждаемый "гражданским темпераментом". Да, именно так. Я целиком и полностью разделял настроения и веяния той поры, сформулированное Виктором Цоем: "Мы хотим перемен".
Я действительно хотел перемен, и ради того, чтобы их добиться, ходил на массовые уличные мероприятия. Эти масштабные многотысячные митинги, шествия, демонстрации и всякие прочие манифестации стали рутиной, обычным явлением в Москве, и они все слились в моей памяти в одну картину.

Единственное, что запомнилось отдельно, это эпизод, который тогда вовсе не казался забавным. В какой-то момент, в ходе съезда народных депутатов СССР, когда внушительных размеров толпа стояла на пустыре возле "Лужников" и слушала выступления ораторов, вокруг людского моря начало сужаться кольцо из сотрудников милиции.
Скорее всего, у них не было никаких злодейских намерений, они просто занимали более удобную позицию для наблюдения. Но это движение очень не понравилось отдельным товарищам из митинговой массовки, и те вдруг принялись скандировать: "Жандармы!" Было похоже на эпизод из советского фильма про дореволюционное рабочее движение, маевку или еще какие-нибудь предпосылки неминуемой революции и диктатуры пролетариата.
Но реальная советская милиция времен поздней перестройки не стала реагировать так же нервно, как кинематографическая царская полиция, не стала разгонять митингующих, да вовсе не обратила внимания на выкрики радикалов, тем более, что у милиционеров той поры даже дубинок не было. Но помню, что мне в какой-то момент стало страшно: а вдруг они и впрямь поведут себя, как "жандармы". Однако все обошлось.

Короче говоря, мне некуда было деть свой гражданский или политический темперамент. В газете эта тематика была отдана на откуп отделу коммунистического воспитания, и там сотрудников вполне хватало, дополнительные силы им не были нужны.
Поэтому меньше, чем через год после интервью с Собчаком, я сбежал из "Недели" в еженедельник "Мегаполис-Экспресс", в отдел политики, но это совсем другая история.